Викторианские ценности

Бедствие в Шеффилде

Герберт был восьмым ребенком у Джона и Эммы Чепменов, но Исайя и Лилли умерли в раннем детстве, а Анна-Луиза, родившаяся первой, умерла в пятнадцатилетнем возрасте — как раз, когда на свет появлялся Герберт. Таким образом, у него осталось три брата – Томас, Джон и Матвей (Матт), а также сестра Марта.  В семье еще появятся Генри (Гарри), Эрнест и Перси, впрочем – Перси умрет в 5 лет. Жизнь еще не стала правом, она была своего рода привилегией.

Нельзя сказать, что причиной  этому была просто «неблагоприятная атмосфера» в Шеффилде (это было бы мягко и наивно, хотя сегодня именно так звучат многие эвфемизмы) – который к тому времени стал крупным индустриальным городом, задыхавшимся от дыма, пыли и гари. К Шеффилду через Киветон Парк шли поезда со стороны Гримсби – эти поезда везли рыбу. В обратном направлении поезда нагружались сталью и углем. «Бедствие в Шеффилде» — так называлось газетное сообщение, опубликованное в день, когда на свет появился Герберт Чепмен – это было 19 января 1878 года. В сообщении говорилось о социальной катастрофе – о несчастьях, невзгодах и лишениях в местных семьях. Тогда, в 1878 году, еще не было пособий и компенсаций для безработных, больных и травмированных.

Статья начиналась так: «Голод стал повседневной нормой. Вся мебель в домах этих бедняков – если ее пустить с молотка – не стоит больше пяти шиллингов (что составляет дневной заработок тех, кому повезет). Вот семья, в которой три ребенка, один из них серьезно болеет – у него проблемы с позвоночником. При этом родители ждут четвертого ребенка. Ждут с пустыми руками, с болезнями, со страхом.»

Автор статьи продолжал: «На Кеннингхолл Стрит мы видели семью из пяти человек. В их лачуге все вещи, которые только можно заложить, были отданы ростовщику либо уже были проданы  (ростовщики работали весьма прибыльно – как правило, бедняки не могли в назначенный срок выкупить свои вещи, и ростовщики выгодно продавали их). Члены семьи спали прямо в ветхой одежде, прижавшись друг к другу, чтобы хоть как-то согреться.  Хозяйка дома настолько охрипла от постоянной простуды, что едва могла говорить.»

«Рядом с ними — семья с пятью детьми, один из них даун, другой – инвалид. Отец семейства прикован к кровати — болеет бронхитом и чахоткой. И точно также вместо постельных принадлежностей – одежда, которую они носят.»

И чем дальше продвигается автор по этому микрорайону Шеффилда, тем ужаснее картина бедности. «Их соседями была семья, где нищета довела людей до края. У них не было ни мебели, ни кроватей (не говоря уж о постельном белье), практически не было никакой приемлемой одежды.»

И далее: «Картина откровенно жуткая: бледное болезненное лицо женщины с четырехлетним ребенком, прилипшим к груди.  На каждом вместо одежды – кусок обветшалой материи. Есть им нечего, они просто погибают от голода.»

Данная статья была опубликована в газете «Illustated Police News», которая в какой-то степени славилась пристрастием к сентиментальности и мелодраме. В то же время, «The Times» подтвердила масштаб катастрофы в Шеффилде следующей зимой, когда на Рождество в тех краях разыгралась сильнейшая снежная буря.  Ситуация, как сообщалось,  «гораздо более серьезная и плачевная по сравнению с прошлым годом».  В такой ситуации необходимо было открыть бесплатные столовые, а голодающим детям предоставить необходимую пищу. Мэр города призывал поддержать благотворительный кризисный фонд, взносы в который делали жители города, среди них – «джентльмен, подписавшийся «C.D.J.» и заявивший, что в целом он не поддерживает нынешнюю экономическую политику, результатом который, собственно, и стала беспрецедентная нищета в Шеффилде. А политика это сводилась к безосновательному вздуванию цен на производимые товары практически во всех ветвях производства, в связи с увеличением заработной платы (тем, кому посчастливилось обеспечить себя работой) и сокращением рабочего времени (в связи с разворачивавшимися забастовками). При этом, делая свой вклад в благотворительный фонд, джентльмен выразил искреннее сожаление той части общества, которая, оставшись без работы, была обречена на крайнюю степень нищеты, особенно беспомощным детям и матерям.»

Под сокращением рабочего времени джентльмен имел в виду введение восьмичасового рабочего дня вместо обычных в то время 10 или 11 рабочих часов в день, а также пять с половиной дней в неделю вместо шести. Все эти метаморфозы идущей на всех парах индустриализации вряд ли способствовали повышению жизненного уровня простого народа, «пехотинцев промышленной революции», приезжавших на заработки в разбухавшие, как весенние почки, английские города: в Шеффилде уже жили 300,000 человек, а в Бирмингеме, Манчестере и Ливерпуле население превысило отметку в 400,000. Тем временем  Лондон стал самым густонаселенным городом западного мира: 2.5 миллиона человек жили в столице Англии и работали на действующих и постоянно открывавшихся фабриках и заводах. При этом техника безопасности на производстве была на первобытном уровне. К этому надо добавить всеобщее массовое пристрастие к алкоголю, причем сегодняшняя статистика употребления спиртных напитков просто меркнет по сравнению с той эпохой. Для многих людей, на которых не смогла воздействовать церковь, предостерегавшая от злоупотреблений алкоголя, спиртные напитки из средства, снимающего стрессы, превратились в еще одну тяжелейшую болезнь.  Можно сказать, что в этом смысле рабочий класс разделился довольно четко – алкоголь и Бог вели постоянную борьбу за души людей, за право стать отдушиной в тяжелейших условиях развивающегося капитализма.

Герберт Чепмен сумел попасть во вторую половину общества, о чем предусмотрительно позаботились его родители. Джону Чепмену было всего два года, когда его отец, работавший на каменоломне, погиб в результате камнепада в Криче, графство Дербишир. Мать Джона повторно вышла замуж и родила от своего нового мужа, Уильяма Бута, шесть детей. Джон сохранил фамилию Чепмен, правда иногда менял ее на Бут – в тех случаях, когда пытался избежать возможного ареста: дополнительный заработок Джона (а по основному роду деятельности он был шахтером) был незаконным – он участвовал в кулачных боях в пабах. Это было популярное, но запрещенное развлечение. Победителю схватки часто выплачивали соверен (золотая монета в один фунт стерлингов). Призовой фонд в отдельных состязаниях доходил аж до 50 соверенов, но «Боец Джон Бут» никогда не выходил в «Премьер-Лигу» кулачных поединков с такими огромными гонорарами. В 20 лет он встретил 16-летнюю Эмму Хайнс, работавшую на трикотажной фабрике, и обвенчался с ней в каменной церкви методистов в городке Холлоуэй, недалеко от дома, где Флоренс Найтингейл со своей семьей отдыхала летом 1862 года.

Джон и Эмма жили в родительском доме Хайнсов в городке Рипли. В этот же дом в 1865 году въехал еще один шахтер – Самуэль Флетчер, женившись на сестре Эммы — Луизе. Через четыре года ресурсы шахты, где работали Джон и Самуэль, практически иссякли. Тогда Джон и Самуэль со своими семьями погрузились в поезд и отправились в Йоркшир: в Киветон Парке угольная компания построила специальные дома для шахтеров. Таким образом, у Джона и Эммы появилось место для создания полноценной семьи и постоянная работа – ведь запасы угля в местной шахте казались вечными.

В Киветон Парке уголь добывали давно – веками, ведь пласты залежания угля находятся здесь близко к поверхности земли. Уголь Киветон Парка был важным источником дохода для герцогов Лидса – которые использовали его, в том числе, и для производства кирпича. Кроме того, здесь добывали известняк. Собственно, Киветон Парк был построен первым герцогом в 1698 году – здесь был разработан красивый ландшафт, сделана большая парковая территория, впрочем — в 1812 году шестой герцог благополучно оставил город: сославшись на клубы дыма, исходящие из быстро размножающихся заводских труб Шеффилда, герцог предпочел поехать на север Англии в экологически чистый благоухающий Бедэйл. Большим спросом пользовался камень из местной каменоломни, особенно, когда в большом количестве его стали перевозить каналами в Лондон, где в 1840 году началась реконструкция здания Парламента.  Теперь настал звездный, точнее — золотой час для семьи Осборнов — их ожидали серьезные деньги при правильной постановке угольного бизнеса, ведь железнодорожные пути, идущие от Манчестера, Шеффилда и Линкольншира шли вдоль богатейших запасов угля. Оставалось только запатентовать новую компанию – Угольную Компанию Киветон Парка, вызвать бурильщиков, которые за 18 месяцев сделали свое дело. Первая шахта в Барнли была готова в декабре 1867 года, вторая – в 1880-ых. Ну а после того, как были сделаны подъездные пути, уголь мог оперативно загружаться из надшахтных хранилищ в ожидающие

железнодорожные вагоны.

Тем временем бывшую деревушка, жители которой занимались сельским хозяйством, соединили с примыкающей к ней деревней под названием Уэльс, где стояла церковь, сохранившая нормандские черты и название, свидетельствовавшие  о продолжающимся кельтском присутствии, несмотря на то, что еще в конце пятого века сюда нагрянули англо-саксонцы. «Уэльс», «валлийцы» — слова германского происхождения, обозначающие иностранцев или чужеземцев. Так что возможно страна Уэльс получила свое название подобным путем – как и церковный приход Йоркшира, ныне включающий Киветон Парк.

Некоторые шахтеры, как Джон Чепмен, приехали из Дербишира, другие из Ноттингемшира, третьи – совсем уж из отдаленных областей. Так, — Барнет Кеньон родился и вырос в Южном Энстоне, но в 13 лет, услышав от двоюродного брата, что открывается новая шахта в Денаби Мэйн, прошагал до нее 20 миль. «Для меня это было такое же удивительное приключение, как знаменитое путешествие Дика Уиттингтона» — напишет он позже в своих мемуарах, —  уже после того, как отработает членом парламента от либеральной партии Честерфилда. – «Кроме того, я слышал, что на новой шахте всегда можно было заработать больше денег, чем на старой…» И в первую неделю Барнет заработал 27 шиллингов. «Эти деньги казались мне целым состоянием, я даже стал бояться – а не ограбил ли я кого-то!..» — при этом часть денег Барнет не забывал отсылать домой своей семье.

Кеньон родился в 1850 году – «сразу же после голодных 1840-ых» и в семь лет начал работать в каменоломне недалеко от Киветон Парка. Родители неохотно согласились на это, но деваться особо было некуда: отец зарабатывал примерно 75 пенсов за шестидневную неделю, и те 15 пенсов (он получал шесть пенсов в день), которые мог принести в семейный бюджет ребенок, безусловно имели значение. Барнет был одним из пяти детей в семье. «Моя дорогая мама была прекрасным менеджером, она любила говорить, что легко может сделать вкусный ужин из печенки за два пенса, тогда как многим для этого не хватит больших кусков отборного мяса».

«Моя работа на каменоломне заключалась в наполнении тачки камнями, которые обтесали от каменной гряды другие мужчины. Известняк довольно холодный, если брать его в руки, в любое время суток, а уж в морозное утро – особенно. В одно утро, которое я навсегда запомнил, несмотря на то, что к тому времени я уже отработал на каменоломне четыре года,  мои маленькие руки просто онемели. Тогда я положил в карман одну руку, а другой продолжал складывать в тачку камни. Едва только я успел слегка отогреть свою руку, как услышал голос с поверхности земли – над каменоломней стоял бригадир, я помнил его, он был участником деревенского хора. В тот день он орал громовым голосом: «Послушай, чертенок! Разве я плачу тебе шесть пенсов в день за то, чтобы ты держал руки в карманах? А ну-ка марш домой  к своей маме!»  Я пошел домой, сгорая от стыда и угрызений совести, поскольку я знал – что значили для нашей семьи мои шесть пенсов. Но моя мама не разозлилась на меня. Напротив – она успокоила меня и сказала, что всё образуется, всё будет хорошо.»

«Я очень хорошо помню те времена. Я  ходил на работу практически не позавтракав – чай без сахара, да хлеб без масла. Мы не знали, что такое топить печку углем. Просто ходили и собирали хворост: привратник семейства герцогов Лидса жил неподалеку от вокзала Киветон Парка, он позволял нам подбирать в поместье старые ветви, пригодные для разведения огня.

В один год выдалась жутко холодная зима – пять месяцев устойчивого крепкого мороза. Мой отец в то время уже не мог работать, а пособия по безработице тогда еще не было.  Однажды ночью в дверь кто-то постучался – а мы жили на главной магистрали между Йорком и Лондоном, – и я подумал, что это, наверное, страшный Дик Турпин или один из его преемников. Мы спали втроем в кровати, но к дверям пошел спускаться я, как самый старший  – пошел, дрожа от страха. И конечно же я был приятно удивлен, увидев, что ночным гостем оказался не разбойник и грабитель, а посыльный из лавки мясника, который послал нам немного мяса и костей. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю этого мясника…»

Путешествие в Денаби  было первым «выходом за пределы своего обыденного мира» в жизни Кеньона: «Южный Энстон в то время представлял собой далекую от городских центров деревушку, которая в зимнее время вообще оказывалась отрезанной от цивилизации…»  Киветон был во многом похож на Южный Энстон – люди могли провести всю свою жизнь в радиусе одной или двух милей от места своего рождения.  У Кеньона был дух авантюризма, который потом проявится и в Герберте Чепмене. Но, поскольку потребность выжить в создавшихся условиях не оставляла ему других шансов, ему приходилось добывать уголь – с соответствующей этой работе чередой болезней и травм. Он приехал в Барнли сразу же после ужасного взрыва в шахте, унесшего жизнь 388 шахтеров и спасателей, и помогал выносить тела из забоя. Затем он вернулся в Киветон, как только там заработала новая шахта.

В Денаби, у которого была весьма дурная слава – можно сказать, что именно это место укрепляло восприятие «приличным обществом» подземных шахт в качестве логова пороков (кстати, до 1840-ых годов женщины и девушки часто появлялись в раскаленных душных туннелях  едва одетыми среди обнаженных мужчин), — Кеньон научился попивать пиво, драться и болеть за тот вид спорта, который приносил дополнительный доход Джону Чепмену. «Я мог выпить пинту пива с остальными шахтерами», — признался он, — «ну а боксерский ринг нашел во мне страстного болельщика».

Киветон, тем не менее, оказал на Кеньона другое влияние. В отличие от Денаби, там не было шахтерских пабов, а работал он в одной бригаде с шахтерами из Лестершира , преданными христианами, которые не начинали рабочий день, не прочитав молитвы, не садились за «ланч» (ланч обычно состоял из сэндвичей, принесенных в жестяном контейнере), не пропев религиозных гимнов.  «Другие мужчины также были религиозными», — вспоминал он. – «И никто не осмеливался насмехаться над ними». Джон Чепмен был одним из них. Вполне возможно, он хранил Библию в коробке для инструментов, как писал Кеньон – в этом не было ничего необычного в то время. Сам Кеньон стал образованным и религиозным человеком, а затем, пройдя школу профсоюзов, ушел в политику. Он твердо отстаивал принципы первометодистов  – движения, по численности уступавшего лишь приверженцам уэслейской церкви до того, как в 1932 году образовался мощный Союз Методистов. «Несомненно, это было спасением для шахтеров перед 1880-ыми…»

Джон Чепмен практиковал это учение в те годы, когда зарабатывал участием в запрещенных кулачных боях, которые тогда были одним из самых зрелищных видов спорта, конкурируя с такими играми, как травля быков, травля барсуков и петушиными боями (надвигающееся распространение футбола сослужило добрую службу диким и домашним животным, к которым до этого относились как к спортивному инвентарю). Убежищем от наплыва скептически настроенных людей Киветон Парка стала приходская церковь, где в 1868 году исполняющий должность священника, Джеймс Кэтчполл, представил на рассмотрение архиепископу Йорка доклад о молодых шахтерах, приезжающих в город «со всеми пороками, которые свойственны этому классу» — пристрастием к алкоголю и прелюбодеянием. Кроме того, они еще и соблазняют местных коллег, собирая их у себя дома на всевозможных пирушках. Нравственную ситуацию в городе смягчали такие люди, как Джон и Эмма Чепмены, ходившие в церковь Кэтчпола перед тем, как в самом Киветон Парке в 1876 году была построена часовня.