Рубрику ведет Milton.

Продолжение. Начало здесь и здесь

Два

И теперь о погоде

В районе Барнет автобусной остановки как таковой не было. Нужно было стоять на обочине и давать знак водителю взмахом руки, чтобы тот остановился. Величественные деревья обрамляли дорожки для пешеходов, а широкие улицы пришлись по вкусу лягушкам и инструкторам по вождению. Лягушек тянуло к пруду в парке Гринхилл. Автоинструкторы ценили полное отсутствие дорожного движения. Лондон, к которому принадлежит боро Барнет, казался таким далёким, словно из другого мира.

Лондон, в отличие от Парижа, Рима или Берлина, в течение столетий расширялся за счёт близлежащих деревень, которые разрастаясь, сливались с городом в одно целое. Поэтому сейчас на окраинах Лондона вместо городов-спутников находятся бывшие деревни, как тот же Барнет в конце «северной линии» метрополитена, в которых до сих пор витает дух маленького провинциального городка.

Только таким, как я, прибывшим из Бюрбаха, Барнет казался большим и впечатляющим. В Бюрбахе, наряду с привычными частными домами, стояло несколько четырёх- и пятиэтажек. В детстве я их принимал за высотки. С удивлением я рассматривал дома в Барнете. Как близко они стояли друг возле друга. На самом деле по лондонским меркам это были просторные особняки, окружённые зеленью. Шикарные виллы Викторианской эпохи хаотично соседствовали с бледными панельными застройками из шестидесятых. Кричаще-красный ящик Королевской почты, словно монумент, выделялся из общей идиллии: будто бы письма были единственным связующим звеном Барнета с городом, со всем тем, что происходило в мире. Хотя достаточно было преодолеть лишь 300 метров, чтобы попасть в суету лондонского пригорода, на Барнет Хилл – одну из тех вечно одинаковых лондонских торговых улиц с пабом, букмекерской конторой, маклером и студией загара с непереводимым названием. Но туда меня не тянуло, когда летом 1999 года, в возрасте 16 лет, началась моя лондонская жизнь в семье Флинт из Барнета. Увиденное у Флинтов и на тренировках в «Арсенале» было таким новым для меня, таким захватывающим, а также утомительным, что этих впечатлений городской жизни было более чем достаточно.

Семья Флинтов проживала в трёхэтажном угловом доме. Внезапно меняющийся кирпич в кладке несущих стен позволял догадываться, в каком месте было когда-то достроено. Белые гардины на окнах всё время были занавешены. Внутри Уоррен Флинт постоянно белил стены, менял дверные ручки или отшлифовывал стулья. Дело было не в поломках, просто мистеру Флинту чрезвычайно нравилось ремонтировать и мастерить. Моих тогдашних познаний английского хватило для понимания того, что он работал старшим прорабом. Он смеялся громко и охотно. Его могучая борода тряслась и жена Эйлин в эту секунду недоверчиво посматривала на него.

Уже в течение продолжительного времени Флинты принимали у себя юных футболистов из «Арсенала». Накопленный опыт с юношами оставил свой отпечаток. На банках для печенья были наклеены этикетки: «футболист», «семья Флинт».

Кроме меня, в доме проживали ещё два ирландских парня из «Арсенала» по имени Грэм и Стивен. На тренировках их называли Half Ear и Twig. Пол-уха и прут. У Грэма отсутствовал кусочек уха. Стивен был худ, как ветка. Спустя некоторое время к нам присоединились Sebastian Larsson из Швеции и Ingi Højsted с Фарёрских островов. Инги хранил в холодильнике китовое мясо, которое было чёрным, как автомобильная шина, а на вкус напоминало парфюмированную лакрицу.

Когда ребята приходили с тренировок домой, они включали телевизор и смотрели SkySports. Сын Флинтов, Ноэль, учился в университете. Приезжая на выходные домой, он имел привычку приветствовать меня словами: «Меня зовут Ноэль и я играю на волынке». Это было первое предложение на немецком, которое он выучил. Дочь по имени Фиона не расслышала моё «Доброе утро», когда я с ней впервые поздоровался. Во второй раз я уже знал: она разговаривала не со всеми. Издержки переходного возраста.

Под обеденным столом лежал Элкар, овчарка Флинтов. Мы — ребята из «Арсенала», тайком скармливали ему еду, которая не нравилась нам. Однажды в столовую зашёл Уоррен Флинт, его взгляд пал на Элкара и тотчас же помрачнел. Я глянул под стол. Вся морда Элкара была в горохе и кукурузных зёрнах. Не сказав ни слова, Уоррен Флинт вышел из комнаты.

Чтобы интегрироваться, мне нужно было чем-нибудь помочь и подумав, я предложил Флинтам косить траву в саду. Но они торопливо отклонили. Вечерами я присоединялся к ним посмотреть телевизор и внимательно наблюдал за вечерним сериалом, почти ничего не понимая. Зато спустя несколько дней я узнал: телевизор в зале смотрели или футболисты или семья Флинтов, редко когда все вместе. Флинты исполняли роль хозяев в стиле идеальных футболистов: высокопрофессионально, дружелюбно и всегда соблюдая дистанцию.

Я пошёл к соседям, чтобы представиться, как я привык в Бюрбахе. Дверь открыла женщина. После того как она скептично произнесла «Да?», у меня пропал дар речи. Увидев полиэтиленовую плёнку над ковром в прихожей – тема! – я выдавил: «А, у Вас ремонт…» Соседка с удивлением посмотрела сначала на плёнку, затем на меня.

«Нет же, это плёнка для защиты ковра, она всегда здесь».

«О, здорово – я имею в виду, по-настоящему классно», — пробормотал я и отправился восвояси.

Неожиданно для меня выяснилось, что в доме проживает ещё кто-то. Мэри, бабушка Флинтов, появлялась и исчезала словно фея. У неё было собственное помещение, которое она закрывала изнутри. Она попадалась мне на глаза только по утрам в кухне, когда я спускался по лестнице к завтраку.

«Доброе утро, сегодня славный денёк, не так ли? Ни единого облачка на небе», — поприветствовала она меня полным энтузиазма голосом. На протяжении последующих месяцев она говорила со мной о том, прояснится ли днём; что этот дождь не показывает ни малейших признаков прекратиться; что сегодня было довольно ветрено, и она ещё хорошо помнит, как раньше всегда говорили, что немного ветра не помешает, так как он прогоняет тучи. Каждый раз она говорила мне это с таким воодушевлением, как другие описывают рождение своего ребёнка. Нарастающий шум монотонно закипающего чайника создавал устойчивый фон для её подробных докладов о сегодняшней погоде. Она никогда не спрашивала: «Как у тебя дела? Нашёл ли ты уже друзей в Лондоне?»

Бабушка Мэри рассказывает во время завтрака Грэму и мне о погоде, как видно на наших восторженных лицах.

Разумеется, погода давно во всём мире стала темой тех разговоров, в которых нечего сказать друг другу, но хочется оставаться вежливым. Но та выдержка и любовь к деталям, с которой бабушка Мэри предавалась рассуждениям о погоде, впервые позволили мне представить, в какое искусство превратился в Лондоне разговор на эту тему. За бесконечными описаниями дождя и солнца скрывается геркулесовое усилие англичанина, лишь только не прослыть невежливым или уж тем более фамильярным. Куда это может привести, я узнал, когда однажды повстречал главного скаута «Арсенала» Стива Роули, ровно пол-лица которого было окрашено в цвет варёного рака.

У Стива, которому суждено было стать одним из моих лучших друзей, в обеденное время была назначена встреча с одним футбольным агентом.

«Великолепно, сегодняшнее солнце!»

«Прекрасно, не так ли?»

«Давайте расположимся на террасе?»

«Я не против. Что Вы имеете в виду?»

«О, как пожелаете», — сказал Стив, хотя он ни в коем случае не хотел обедать на свежем воздухе. Было жарко, он рисковал вспотеть или даже получить головную боль.

«Тогда я предлагаю пообедать на террасе».

«Само собой разумеется», — ответил Стив, не поведя бровью, и добавил: «Желаете место в тени?»

Солнце палило на правую половину лица Стива на протяжении всей встречи. Чёткая линия между белым и красным вела на следующий день ото лба через нос к подбородку.

«К чёрту, парень всё это время видел, что я сижу на солнце и не понимал, как я страдаю!» — ругался Стив. «Быть может, дело было в том, что Вы не подали виду?» — сказал я ему. «Чепуха, он должен был это заметить!»

Невозможно сказать, каким способом собеседник Стива должен был заметить его недовольство. Вероятно, тон голоса Стива звучал подчёркнуто скептично, когда он произнёс: «Сидеть на свежем воздухе? О, как пожелаете». Быть может, только Стиву могло показаться, как подчёркнуто настороженно он выговорил своё «О, как пожелаете».

Не существует какого-то ясного кода, чтобы точно расшифровать послание между всеми этими вежливыми словами лондонцев. В большинстве случаев нужно до тех пор идти навстречу собеседнику посредством намёков и расспросов, пока ему не представится возможным затронуть неприятные или лишь только невежливые истины. Это не всегда получается и поэтому лондонцы предпочитают передавать неудобные послания в письменном виде.

Я уже долгое время жил у Флинтов, когда однажды из-за недоразумения на две недели задержался с оплатой комнаты. Я не знал, что начиная с того момента, когда мне исполнилось 17 лет и вступил в силу мой первый профессиональный контракт, не «Арсенал», а я сам должен был платить 80 фунтов в неделю. Флинты мне этого тоже не сказали. Они обращались со мной те 14 дней так, будто бы ничего не случилось. Затем Эйлин положила на корзину с моим бельём листочек. Мне нужно было оплатить аренду комнаты.

Ввиду моего слабого английского я не решался вступать по утрам на кухне в пылкую дискуссию о погоде с бабушкой Мэри. Но втайне я думал: она же права. Лондонская погода полностью заслуживала её восторженные реплики. Она была великолепна. Даже если было облачно, то не как в Германии просто серо, а облака спускались с неба угрожающе низко и плавно ложились на крыши домов.

Погода в Лондоне обычно менялась молниеносно. Нередко ещё шёл дождь, в то время как уже светило солнце. Впервые в жизни я действительно обращал внимание на погоду и таким образом узнал многое о жителях Лондона. Первые ли солнечные лучи года, дождь в Уимблдоне или периодический снег — в Лондоне благоговейно обращаются с погодой.

Уже несколько тысяч лет назад человек научился одеваться по температуре. Только в Англии это не так. Здесь выбор одежды определяется большей частью не температурой, а наличием солнечного света. Чем светлее, тем меньше одежды, таково правило каждую весну, когда после тёмных месяцев триумфально возвращается солнце. Лондонцы в майках и мини-юбках заполоняют улицы, сидят на лужайках в парках или перед пабами на оживлённых улицах. Пусть всего 12 градусов, пусть объективно прохладно в коротких рукавах — это не играет роли: светит солнце. Его нужно почитать. Через несколько дней температура поднимется до 16 градусов. Но если будет облачно, многие снова оденут куртки и пуловеры.

Стремление к солнечному свету, как многое в этом городе, имеет склонность к экстремальным ситуациям. Кожа многих лондонцев утрачивает белизну слоновой кости, сразу становясь красной как рак. Похоже, что работа агента по продаже солнцезащитного крема является самой трудной в этом городе, в этой стране. Здесь ничего не продашь.

Исключение составляют две недели в июне. Город почитателей солнца вдруг с нетерпением ожидает дождя. На теннисном турнире в Уимблдоне перерывы на дождь — часть спектакля, неотъемлемая традиция в стране с острым ощущением истории. Довольные зрители надевают тогда свои прозрачные целлофановые пончо. Сейчас им есть что рассказать по возвращении домой: я был в Уимблдоне во время дождя. Диктор на стадионе объявит, что игра прерывается на полчаса из-за грозы, затем ещё на полчаса и ещё раз. Когда нечего смотреть, сотни зрителей решают сходить в туалет. Это же прекрасно, не так ли? Так возникает ещё одна большая британская традиция: можно постоять в очереди.

Телевидение также почтенно относится к традиционному уимблдонскому перерыву из-за дождя. В таких случаях показываются легендарные матчи с участием Бьорна Борга, Джимми Коннорса, Бориса Беккера. Уже давно в Англии, стране диковенной страсти к коллекционированию, можно найти студентов, ежегодно смотрящих Уимблдон, чтобы потом сказать: в двенадцатый раз посмотрел Борга против Макинроя в 1980.

В конце концов, комментатор серьёзным голосом сошлётся на коллегу-метеоролога, который ему мгновением ранее поведал, что, по всей вероятности, слабый юго-восточный ветер в течение следующих 15 минут прогонит тучи; а через 15 минут комментатор тем же невозмутимым голосом сообщит, что из-за затяжной грозы игра переносится на следующий день. Тем временем, на стадионе, зрители, превратившиеся в огромные прозрачные целлофановые пакеты, смеясь и дружелюбно болтая, направляются на выход.

Однако в 2009, на 132-ом году проведения открытого чемпионата Англии по теннису, прагматики взяли верх над романтиками и ценителями традиций. Над Центральным кортом возвели крышу. «Мы так часто здесь просто сидели и ждали, так как шёл дождь», — сказала первая ракетка мира, швейцарец Рожер Федерер. «Мне ясно, как может радовать дождь, но полагаю, что после нескольких дней зрителям захочется, наконец, увидеть и теннис. Поэтому, воздвигнув крышу, Уимблдон сделал шаг в правильном направлении». Но что Федерер понимает в дожде? Человек, который проживает в Дубае, в арабской пустыне!

Что же касается снега, то мне пришлось подождать год-другой, пока не довелось увидеть, какими ритуалами его встречает Лондон. Снег идёт только однажды за несколько зим. Мне недавно исполнилось 18 лет, как раз получил права, когда утром на тренировке снежинки застали меня и весь город врасплох. Лондон же никогда не подготовлен к снегопаду, паника здесь в порядке вещей. Нападало где-то два сантиметра снега. На каждом перекрёстке я посылал Себастиана и Инги узнать, можем ли мы ещё проехать по следующей боковой улице. Они бежали назад к машине и кричали, запрыгивая в салон: «Должна пройти!» Или: «Рискнём!», — и мы кое-как проезжали очередные 150 метров, до следующего перекрёстка. Как в полярной экспедиции. С летними шинами. Зимние шины неизвестны в Лондоне.

Те несколько сантиметров снега уже давно парализовали дорожное движение. Авиакомпании отменили рейсы, застряли поезда, на кольцевой дороге образовались пробки в десятки километров. А меня не покидало чувство, что лондонцы наслаждались этим хаосом. Дикторы на радио громогласным голосом настоятельно обращались к живущим вблизи автострады с просьбой принести застрявшим водителям одеяла и горячий чай. Некоторые водители провели ту ночь в своих машинах на автостраде — и проснулись героями! Газеты постарались переплюнуть собственные заголовки с последнего снегопада, видимо, с энтузиазмом наконец возвращаясь к стилю хроники военного времени. «Первые хлопья арктической бури падают на Лондон! Опасение, что всё только начинается!» — «Закрыты школы! Поезда накрыло по полной программе. Автострады заблокированы. Сибирский ветер!»

Снег предоставил отличную возможность, наконец, снова отметить эту замечательную английскую добродетель – самодисциплину. You have to get on with things. Продолжим, будто бы ничего не случилось.

Во втором акте ритуала эта своеобразная смесь из спокойствия и апокалиптического восторга ожидаемо сменилась возмущением от провала своей страны. У города отсутствует необходимый запас соли для посыпки дорог! У аэропорта недостаточное количество средств против образования льда! В Норвегии справляются с совсем иными снежными массами, так почему у нас никогда ничего не получается?

Каждый понимает, что Лондон не может позволить себе содержать большой парк снегоуборочной техники, только, потому что каждые несколько лет однажды выпадает снег. Но ругань никуда не делась. Это же в порядке вещей.

Лето 1999, моё первое лето в Лондоне, было чрезвычайно жарким, с температурой порой выше 30 градусов. Я думал только о следующем дне: выдержу ли я тренировку? Нагрузки были совсем другими, чем я привык в Германии. Шесть единиц в неделю вместо двух, трёх. Я часто вспоминал старых друзей в Бюрбахе, почти ежедневно разговаривал по телефону с Аннеке, но был слишком изнурён, чтобы по-настоящему соскучиться по дому. Моя жизнь протекала между кухней Флинтов, автобусом с номером 384, следующим в Кокфостерс и базой «Арсенала». Когда осенью родители приехали навестить меня, я осознал, насколько тривиально знаком с городом, в котором проживаю. Отец сказал мне в обед после тренировки: «Сегодня утром я был у пруда». Я в недоумении спросил: «Какого пруда?»

Пруд в парке Гринхилл был всего в ста метрах от дома Флинтов. Три месяца я уже жил там и не подозревал о его существовании.

Отец и брат, напротив, хорошо проводили время в то время, когда я тренировался. «Ну давай же», — подталкивал Конни нашего отца, когда я вернулся после обеда.

«Нет, перестань».

«Ты же можешь это. Продемонстрируй Морицу».

И отец лихо отчеканил мне то, чему научил его утром мой 14-летний брат: «My rapstyle techniques kill you ass in a minute», из репертуара широко известного в Бюрбахе рэппера Illmatic.

В этот момент я не знал, хорошо ли это или плохо, что я больше не жил вместе с ними.

Продолжение следует…